Final Meeting: Selected Poetry of Anna Akhmatova (5 page)

1945

***

Меня, как реку,

Суровая эпоха повернула.

Мне подменили жизнь. В другое русло,

Мимо другого потекла она,

И я своих не знаю берегов.

О, как я много зрелищ пропустила,

И занавес вздымался без меня

И так же падал. Сколько я друзей

Своих ни разу в жизни не встречала,

И сколько очертаний городов

Из глаз моих могли бы вызвать слезы,

А я один на свете город знаю

И ощупью его во сне найду.

И сколько я стихов не написала,

И тайный хор их бродит вкруг меня

И, может быть, еще когда-нибудь

Меня задушит...

Мне ведомы н
ачала и концы,

И жизнь после конца, и что-то,

О чем теперь не надо вспоминать.

И женщина какая-то мое

Единственное место заняла,

Мое законнейшее имя носит,

Оставивши мне кличку, из которой

Я сделала, пожалуй, все, что можно.

Я не в свою, увы, могилу лягу.

Но иногда весенний шалый ветер,

Иль сочетанье слов в случайной книге,

Или улыбка чья-то вдруг потянут

Меня в несостоявшуюся жизнь.

В таком году произошло бы то-то,

А в этом - это: ездить, видеть, думать,

И вспоминать, и в новую любовь

Входить, как в зеркало, с тупым сознаньем

Измены и еще вчера не бывшей

Морщинкой...

Но если бы оттуда посмотрела

Я на свою теперешнюю жизнь,

Узнала бы я зависть наконец...

1945.
Ленинград

***

Like a river, I was turned off course
By the cruel and brutal epoch.
My life was counterfeited and it flowed
Into another channel past the other channel.
I never got to know my native shores.
Oh, just how many spectacles I missed,
The curtains rose without me
And without me, fell. How many friends
Of mine, throughout my life, I never met
And just how many city skylines
Could have evoked my tears,
But I know just one city in the world,
And I can find it, blindfolded, in a dream.
How many poems I did not compose.
Their secret choir now encircles me
And, one fine day, perhaps, it may just
Strangle me...
I know all the beginnings, all the ends,
And life after the end, and something else,
Which, at the present time, I will not mention.
There is some other woman who has taken
The only place that I once used to claim,
And now she bears my lawful name,
Leaving an alias for me, with which,
I've done the best I could have hoped to do.
The grave I'll lay in will not be my own.
But there are times when wild gusts of spring,
Or word arrangements in some casual book,
Or someone's smile suddenly will draw
Me back into the life that did not happen.
In such a year this could have happened,
And in such – this: to travel, ponder, see,
And to recall, and enter a new love,

Like entering a mirror, with blunt awareness
Of treason and the wrinkle that did not exist
A day ago...
But if, from that life that I've lost,
I could have looked and seen my present life,
At last, I'd know what envy truly is...

1945, Leningrad

***

Как слепоглухонемая,

Которой остались на свете

Лишь запахи, я вдыхаю

Сырость, прелость, ненастье

И мимолетный дымок...

1959

***

Like someone deaf, blind and mute,

For whom, the only thing left

Is the sense of smell, I breathe in

Dampness, mold, inclement weather

And fleeting, transient smoke…

1959

***

Молитесь на ночь, чтобы вам

Вдруг не проснуться знаменитым.

***

Pray before sleep,

That you don’t wake up famous.

Реквием

Нет, и не под чуждым небосводом,

И не под защитой чуждых крыл, -

Я была тогда с моим народом,

Там, где мой народ, к несчастью, был.

1961

Вместо Предисловия

В страшные годы ежовщины я провела семнадцать месяцев в тюремных очередях в Ленинграде. Как-то раз кто-то «опознал» меня. Тогда стоящая за мной женщина с голубыми губами, которая, конечно, никогда в жизни не слыхала моего имени, очнулась от свойственного нам всем оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шепотом):

— А это вы можете описать?

И я сказала:

— Могу.

Тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому, что некогда было ее лицом.

1 апреля 1957

Ленинград

Requiem

Not under foreign skies, aghast,

Nor cradled by strange wings, - I trembled

There, with my people, where, alas,

My people patiently assembled.

1961.

Instead of a Preface

In the dreadful years of the Yezhov terror
[2]
, I spent seventeen months standing in line in front of prisons of Leningrad. One day, someone “recognized” me. Then, a woman standing behind me with blue lips, who, surely, has never heard my name in her life, came out of the trance that was common to all of us and whispered in my ear (everyone there spoke only in whispers):

--Can you depict this?

And I said:

--I can.

At that moment, something akin to a smile flashed by across what was once her face.

April 1, 1957

Leningrad

Посвящение

Перед этим горем гнутся горы,

Не течет великая река,

Но крепки тюремные затворы,

А за ними «каторжные норы»

И смертельная тоска.

Для кого-то веет ветер свежий,

Для кого-то нежится закат -

Мы не знаем, мы повсюду те же,

Слышим лишь ключей постылый скрежет

Да шаги тяжелые солдат.

Подымались как к обедне ранней.

По столице одичалой шли,

Там встречались, мертвых бездыханней,

Солнце ниже и Нева туманней,

А надежда все поет вдали.

Приговор... И сразу слезы хлынут,

Ото всех уже отделена,

Словно с болью жизнь из сердца вынут,

Словно грубо навзничь опрокинут,

Но идет... Шатается... Одна...

Где теперь невольные подруги

Двух моих осатанелых лет?

Что им чудится в сибирской вьюге,

Что мерещится им в лунном круге?

Им я шлю прощальный мой привет.

Март 1940

Dedication

Faced with this grief, the mountains bend,

The mighty river stops its flow,

But iron bolts won’t even dent,

Behind them - “the convicts’ den”
[3]

And somber deathly woe.

Some people feel the soothing breeze,
For some the sun shines red –
For us, these wonders long have ceased,
We only hear the grinding keys
And soldiers’ heavy tread.
We rose, as though to early mass,
And crossed the capital in throngs,
More breathless than the ones who’ve passed,
In haze, the Neva’s overcast,
But hope continues with its song.
There’s the verdict… Tears burst loud,
She’s singled out, on her own,
As if her life has been ripped out,
As if she’s thrown onto the ground…
She’s staggers… stumbling… alone…
Where are the friends with whom I’ve shared
Two years of living in that hell?
What blizzards do they have to bear?
What visions in the lunar glare?
To them I’m sending this farewell.

March, 1940

Вступление

Это было, когда улыбался

Только мертвый, спокойствию рад.

И ненужным привеском болтался

Возле тюрем своих Ленинград.

И когда, обезумев от муки,

Шли уже осужденных полки,

И короткую песню разлуки

Паровозные пели гудки.

Звезды смерти стояли над нами,

И безвинная корчилась Русь

Под кровавыми сапогами

И под шинами черных марусь.

Prologue

Only the dead smiled, back in those days,
Being at peace and safe from abuse,
Leningrad hung by the prison gates, dazed,
As an appendage without any use.
The convicts passed by in endless platoons,
Maddened by torment, disheartened,
The train whistles bellowed a saddening tune,
The song of definitive parting.
Stars of death cast their gazes between us,
Guiltless Russia ached to her roots,
Beneath the tires of black marias
[4]
,

And the weight of blood-splattered boots.

I

Уводили тебя на рассвете,

За тобой, как на выносе, шла,

В темной горнице плакали дети,

У божницы свеча оплыла.

На губах твоих холод иконки.

Смертный пот на челе... не забыть!

Буду я, как стрелецкие женки,

Под кремлевскими башнями выть.

1935

I

They took you at dawn, I remember,
As though to the wake, I trailed,
Children wept in a darkened chamber,
By the icon, the candle grew frail.
Your lips kept the icon’s chill.
The deathly sweat – I remember it all!
Like the wives of the Streltsy
[5]
, I will

Moan for you by the Kremlin Wall.

1935

II

Тихо льется тихий Дон,

Желтый месяц входит в дом.

Входит в шапке набекрень -

Видит желтый месяц тень.

Эта женщина больна,

Эта женщина одна,

Муж в могиле, сын в тюрьме,

Помолитесь обо мне.

1935

II

The Don runs softly in the night,

The yellow crescent walks inside.

It enters, with its hat askance –

And sees a shadow in a trance.

It’s a woman, who needs help,

It’s a woman, by herself,

Her spouse - dead, her son – in jail.
[6]

I am she. Please, say a prayer.

1935.

II
I

Нет, это не я, это кто-то другой страдает.

Я бы так не могла, а то, что случилось,

Пусть черные сукна покроют,

И пусть унесут фонари.

Ночь
.

II
I

No, it’s not I, someone else is suffering.

I wouldn’t bear it, take all that has happened,